Люди из захолустья - Страница 54

Аграфена Ивановна с уважением наклонила голову и вновь наполнила лафитнички.

- Оборот, конечно, и сейчас можно делать, если с умом; только самосильно-то трудно, лучше в компании. Мужик денег теперь не берет; ему, скажем, ниток бы шпулечных, мыльца, керосинца, пуговок. В компании один того расстарается, другой - другого. А уж дело-то пошло бы.

Аграфена Ивановна смолкла, воззрилась испытующе на гостя.

Понятно, Сысой Яковлевич отлично уразумел всю суть. Да он и до приема ее знал... Но Сысой Яковлевич вдруг сделался дитем, лазил по потолку невинными глазами.

Петр тоже не подавал никакой помощи. Отвалившись на локоток, молчал; от водки напало на него подобие сна, тоскливого, беспорывного. Колокольчики уносились, и страшно было их дослушать, дойти за ними до конца...

Но Аграфена Ивановна сердито ломилась напрямик:

- Вы, значит, тоже раньше-то... собственное дело имели, или как?

- Я-то? Да ведь как сказать...

Сысой Яковлевич закашлялся и принялся вязать узелки из скатертной бахромки. Аграфена Ивановна, так и не дождавшись ответа, срыву встала. Будто понадобилось самовар посмотреть. С ущемлением озирала она прорву занапрасно наготовленного...

Петр задвигался, стряхивая с себя дурь. Пора, надо было дело делать. Он угадывал все боренья, все трусливые оглядки Сысоя Яковлевича. Предложил гостю выйти до ветра, освежиться.

Сыпал снег, все тропки по двору обманно завалило белой пухлотой. За забором, в несусветной дали, вроде Мшанска, чудился колоколец.

А за надкрышной мглой, на плотине, горит и горит невидимая свеча. Горит, не велит спать.

Сысой Яковлевич, оттого ли, что наедине с Петром смелее себя почувствовал, или на морозе больше его разобрало, стал решительнее. Топтался заносчиво в тяжелоступах своих.

- Ты, может быть, и... служишь где-нибудь... но я тебе скажу...

Оказывается, Сысой Яковлевич до войны держал буфет на пассажирской станции в Туле. Буфет с подачей на серебряных блюдах. И от Тулы до Орла все буфеты тоже были от Сысоя Яковлевича.

Петр для виду любезно подивился. Он прислушивался сквозь беззвучно несущийся снег.

- Чегой-то? - затревожился Сысой Яковлевич.

- Да ничего, показалось, что подводы идут. Опять должны ночью подводы из уезда прийти. Изволь вот, ворочайся ночью с мешками!

Это Петр нарочно, как сугробами, заваливал былые серебряные Сысоя Яковлевича буфеты. И баньку ему с намеком показал, смутно показал, но так, что гость уразумел почтенную тайну этого хранилища. И не былого, а именно сегодняшнего. На дворе окончательно взнуздан был посоловевший и покорившийся Сысой Яковлевич.

Дальше говорили обиняками, но коротко.

Сысоя Яковлевича с удовольствием принимали в компанию, причем слобода брала на себя все хлопоты по получению и сбыту товара. Для получения в кооперативе малыми хотя бы дозами ребят можно найти сколько угодно. Петр успокоил осторожного Сысоя Яковлевича, что передатчики при этом ни знать, ни ведать ничего не будут... А в хозупре, около талонов, сидел знакомый Сысоя Яковлевича.

Кооператор все-таки жалобился, плетясь обратно за Петром:

- Можбыть, ты и служишь где-нибудь...

Петр, похлопывая его по спине, вел опять к угощенью. Изнемогавшей у двери Аграфене Ивановне на ходу сделал глазами, что сработано чисто. А потом, когда проводили гостя, когда Аграфена Ивановна поспешно начала сносить в кухню остатки пиршества и из скаредности даже лампу-молнию убавила, в полупотемках прижался Петр лицом к окну и тут уж поддался, дал полную сладкую волю тому, что судорогой давило его целый вечер.

Аграфена Ивановна испугалась, услышав всхлип.

- Чего это ты, батюшки?

Петр горлом изблевывал рыданья, сладкие-сладкие.

- Как же, тетя Груня... на что моя эта жизнь похожа... собачья? Миша-то, он хоть и скитается, он счастливый... У него маманя есть, его маманя родная ждет, его свой угол ждет, а я... без угла на всю жизнь, без родного, без близкого... Эх, за что?

Утираясь, все-таки прикинул вкось глазом: поняла ли тут на свой счет все это Аграфена Ивановна? Может быть, и поняла... Тоже пригорюнилась, в фартук сморкалась.

Спросил плаксиво, вроде, для того, чтобы развлечь себя от горя:

- Расчетец-то, тетя Груня, когда сделаем?

- Да чего же расчетец... - Старуха хитровато замешкалась. - Деньги за мануфактуру ты мои платил - значит я тебе за хлопоты накидку сделаю.

- Не накидку, тетя Груня, а исполу со всего оборота.

- Исполу? - ахнула Аграфена Ивановна, но осеклась, встретив равнодушно-бесстыдный, даже скучающий взгляд Петра. - Вот какая у тебя, Петруша, ко мне дружба?

- Дружба дружбой, а камушек, как говорится, за пазухой держи, - сухо сбалагурил Петр.

Да и чего было спорить, торговаться? В руках ведь держал старуху с ее банькой и подводами, со всеми ее базарными и уездными разветвлениями. Однако, пожалев, приободрил ее: в компанию-то с кооператором присмыкнет он Аграфену Ивановну с собой тоже исполу.

- Ну, хоть за это спасибо тебе.

И оттого, что так по-хозяйски, без лишних слов, пересилил ее Петр, еще крепче прониклась она бабьим уважением к нему. За таким можно везде пойти, закрыв глаза...

Чуть не к полуночи прибрякал опять колокольчик - Петр дождался все-таки. Вербовщик весело пошатывался. Дуся раздевалась со счастливыми и виноватыми глазами. "Ну что могло случиться? - врал себе Петр для успокоения. - Ведь на людях все время толкались там. Ну, сорвал три-четыре поцелуйчика..." Вербовщик манерничал, вихлялся по горнице.

- Танцевали мы, мамаш, новый танец, называется фоксик! Сейчас, мамаш, покажем... Только вы встаньте, мамаш, вот тут, в куточке, и напевайте нам: "Та-ти, та-ря, та-ти, та-ря!.."