Люди из захолустья - Страница 47

И чем пронзительнее приглядывался он к прилавку, к человекам, которые орудовали по ту сторону его, тем упорнее становились его надежды. Иной раз едва удерживался, чтобы не подмигнуть туда.

Были некоторые приметы, для других неуловимые, но для Петра вполне достаточные, чтобы в одном из этих орудующих угадать своего. Уже взять одно имя: заведующего звали Сысой Яковлевич. Положим, он мог выйти и из приказчиков. Но Петр подловил и другое - хозяйские окрики: "Жив-ва!", "Дело на безделье не меняют" - и т. п., явно вынесенные из лабазного, хозяйского житья-бытья; он заметил и повадку эту, излюбленную Сысоем Яковлевичем, опереться пальчиками о прилавок, как бы в полной готовности угодить покупателю, а взор - равнодушно в потолок, и не только равнодушно, а утомленно, с презрением: грошовый покупатель-то, муха, а не человек! Сысой Яковлевич возвышался над прилавком, саженный, рыжий и как бы подслеповато дремлющий постоянно; грудь выперта грозно, по-солдатски. "Наверно, с японской еще войны, - определил Петр его года. - А интересно, каменную он имел или дальше ларька не раздул?" По осанке решил, что каменную. И судьбу ему придумал Петр такую же, как у себя, - с секретом и гоненьем.

Старший продавец у Сысоя Яковлевича мужичок мужичком. Одно отличает: свернутая колбаской бородка от уха до уха. "Не иначе, жулик", - с первого же раза загадал Петр. Случилось однажды так: привезли на выдачу сахар-песок, и, как полагается, тут же винтом набилась в магазине очередь. Старшего продавца Сысой Яковлевич во время работы ничем не уговорил, но второго, помоложе, попростоватее, отстранил сердито, якобы за нерасторопность. Тут Петр напрягся зорко, вовсю... И в самом деле - Сысой Яковлевич и старший, не глядя, очень тонко работали "пальцем". "Ну, по мелочам бузят!" Петр даже обиделся: около такого-то дела - и по мелочам! Ясно, все тут было готово, не хватало только человека, такого, как он, с соображением и храбростью.

А как объявиться?

Не один раз пробовал Петр подать сигналы Сысою Яковлевичу. Коробку спичек норовил всегда купить лично у него, при этом загибая какую-нибудь лабазную прибаутку, многозначительно подмаргивая всей скулой. Но Сысой Яковлевич, опершись на пальчики, нерушимо, надменно смотрел поверх. Петр чувствовал на себе приплюснутый малахаишко, уездный, заплатанный пиджачишко. Такое носит шпана... Нахальная ухмылка его гасла.

Однажды не вытерпел, в рабочие часы ушел со складика (Санечке шепнул, чтоб посмотрел) и чуть не бегом кинулся в заповедную бревенчатую уличку. Предчувствие, что ли, погнало его: или сейчас, или никогда!.. Ни взвешенных заранее слов, ни подходов - ничего не заготовил. Пенился один сладкий риск, несло человека ветром.

Народу в кооперативе почти не виделось - рабочий час. Может, это и приманило Петра? Сысой Яковлевич, подслеповатый, выпрямленный, сторожил за прилавком... Петр, мурлыча песенку, легкими шагами подошел, спросил коробку спичек.

- Холодновато у вас все-таки, - молвил он развязно.

Сысой Яковлевич вперился по-идольски в потолок.

- Не жарко.

Сказано было не человеку, а так, в воздух. Получил, дескать, и проваливай. Петр не отступал.

- Бывают места, где еще холоднее... Нам теперь не до горячего. Всяко видали.

Сысой Яковлевич, словно слегка проснувшись, перевел глазки на Петра. Не то недоверие, не то любопытство отобразилось в них. Глядел... кажется, распознавал кое-что.

- Вы где же... на плотине работаете?

- Теперь ни от какой специальности отказываться нельзя... что дают, то и бери. Жить-то надо, Сысой Яковлевич?

Сысой Яковлевич, услышав имя-отчество, оживел, милостиво согласился:

- Жить надо.

От удачи взмывала сила в Петре. Он подвинулся по прилавку поближе, понастойчивее.

- Да, холодновато у вас. Теперь бы согревательного в самый раз!

- Согревательного - да. - Сысой Яковлевич крякнул и как бы сладкое воспоминание смахнул ладонью с усов.- На строительстве, как знаете, строго насчет этого, скорее птичьего молока достанешь...

- Это кому как, - Петр отогнул ворот пиджачишка и показал сургучную головку. - Одна беда, Сысой Яковлевич: с какими людьми век проживешь, к ним и сердце тянет. Здесь же, скажу, - Петр грустно вздохнул, - народу кругом много, а людей - их нет!

И попросил смирно:

- Покалякать бы маленько, а?

Сысой Яковлевич, нахмурившись, вдруг как бы осердясь, приоткрыл прилавок.

- В задок пройдите.

Петр готовно нырнул в дверцу между полками. Мерзлое единственное окошко задка глядело в степь, колючую от солнца. Голый, чернилами искапанный стол, на нем ворох наколотых на гвоздь счетов, кучка талонов, жестяной чайник. В углу бочка из-под масла. Сысой Яковлевич, притворив дверь, сердито оглядел литровку на столе, достал с окна два стакана. Петр вынул из кармана достаточный ломоть хлеба, чтоб не подумал Сысой Яковлевич, что на жратву набивается нахалом.

- Сольцы бы...

Сысой Яковлевич сходил в лавку и вернулся с длинной мокрой селедкой в руках. Слупив с нее чешую ногтем, прямо на столе порубил на куски; по столу растекался мутный, запахом своим выгоняющий слюну рассол. По стакану сглотнули молча.

- Будем знакомы.

Оглянулся Петр кругом проясневшими глазами - и забыл времена. Сидит он у знакомого купца в боковушке. В окошке искрится воскресенье беспечным солнцем. И счета на столе и масляная бочка, вся в солнечных зайчиках, сладостно свидетельствуют о развернутых, ходко идущих делах... А что же, может быть, и не кончилось это, опять отворится настежь в какое-нибудь воскресенье. Вот сумел же, достиг своего, пробрался, куда захотел!

С размаху, ликуя, нахлестал еще раз по полному стакану. Любовный знак сделал Сысою Яковлевичу: угощайтесь! Тот в свою очередь повел ручкой: