Люди из захолустья - Страница 32

- Да вы одежу-то скидавайте, обогревайтесь хорошенько! Ко столу подвигайтесь, самовар не остыл еще. Дуся, подкинь угольков! Ты чего же, Петяша, вошел-то уж больно молчком, отвертывался?

- Чужие бревна у вас в дому были.

Он не спеша, как дома, разделся, оказавшись в каком-то отрепье табачного цвета.

- Это Санечка-то? Санечка свой, правильный... на-ять!

Судя по подобным словцам, старуха не отстала от молодого века, многому кое-чему сегодняшнему понаторела во время своих подневольных скитаний... На столе жарко зашумел самовар; вот и целое блюдо булок, с верхом, даже на стол скатываются; раскромсанная на толстые, жирные доли копчушка селедка. И старуха сама от суетливости позвончела, поядренела; давнишняя, не добитая еще годами Аграфена Ивановна. Причиной всему была, конечно, радостная неясность, принесенная Петром: как в тепле, купалась в ней душа Аграфены Ивановны, и невтерпеж и боязно было ей разузнать обо всем дальше. И когда Дуся, присев у краешка торжественного стола, чуть локоток на него положив, с явным пренебрежением спросила Петра, к нему не поворачиваясь: "Ну, и что же вы скажете о Мише, гражданин? Где он теперь?" - Аграфена Ивановна зачуралась:

- Дай людям срок, не видишь - обголодались, обхолодались, какую страсть проехали!

Петр, чтоб показать себя, сел вполоборота, статуей, устремив взор возвышенный через плечо. Забыл, что не брит, волосат, что краснонос от мороза и что из-под отрепьев вылезает грязный дочерна воротник ситцевой рубахи. Гробовщик умильно поддержал хозяйку:

- Обголодались так, что слов нет. Петра вон, спасибо, по вокзалам шарил, с тарелок долизывал, ну, и нам перепадало...

От пинка под столом у Журкина перервался голос. "Дурак я, дурак, чтой-то никак не потрафлю..." Дуся уничтожающе повела на гостей подчерненными, не девичьими глазами. Сама Аграфена Ивановна расположилась перед самоваром, осанисто, как встарь в мшанском послебазарном кругу; первым делом налила обоим гостям по чайному стакану водки и себе в рюмочку, сказав: "Со свиданьицем". Осведомившись о Тишке (Петр пояснил, что взял его с собой заместо подручного: "Пока багаж таскать, сбегать туда-сюда, а там посмотрим, как все разовьется"), и Тишке налила Аграфена Ивановна кружку чаю и пожаловала булочку. Тишка при этом не сразу отошел от нее, подождал, не навалит ли еще поверх булки селедки и сахарку, но Петр сделал бровями: "На место, живо!" Дуся нацедила себе половину чашечки, на которой среди розовения красовались китайские храмы, - это Петр, указав мизинцем, угадал, что китайские, он ведь и в Китае не раз бывал. Аграфена Ивановна опять заволновалась, захотелось ей спросить... Но пока сказала:

- Уж я рада, так я рада своих земляков повидать, ну! - и рюмочку вознесла.

Гости выпили, и жгучая, будто на хозяйском счастье настоенная, водка хорошо пропалила до костей. Журкин, сладко подзакусывая, загорался опять рассказать, какая нужда настала кругом и захиренье, и чтобы все его слушали, как родные, и сочувствовали. Рассказал, как артель отбила последнюю работешку, как в семействе у него если всем по куску, так надо восемь кусков, а если по два - шестнадцать...

- По гробам я ударился... Но фасонные-то, херувимские, спрошу я вас, кому их надо? Беднота!.. Опять же гармоньи стал починять. Так заместо гармоний зачали все радиву себе ставить: она хоть и хрипит, зато дешевше.

И лохматую голову для жалости понуривал.

- А кто виноват? - корила Аграфена Ивановна. - Сам ведь политикой баловался, в остроге сидел, вот и радуйся: ваша власть!

- Дак, можбыть, она где и власть, а у нас одна бражка собралась, Аграфена Ивановна, всем правит мальчишка нахальный.

Аграфена Ивановна все мрачнела.

- Домишко-то цел мой?

- Как не цел! - ладил ей старательно Журкин. - Весной железом перекрыли, всю колхозную правлению в него перевели.

Аграфена Ивановна приложила концы платочка к глазам, завыла тоненьким голосочком:

- Не видать мне роди-и-мого гнездышка-а... - Потом, сердито утершись: Мужики-то, дураки, чего смотрят? Собрались бы вместе, всем миром...

Журкин про себя бормотнул:

- Нам бунты эти ни к чему, надоело уж. Нам бы кусок спокойный.

- То-то вот... он и здесь был спокойный. А теперь гляди - народу всякого тыщи нагнали, железный содом день и ночь строят... Кому это надо?

- По газетам называется: мировой гигант! - веско вставил Петр.

- Я дура, я про этот гигант ваш не понимаю, а вот про ветра знаю, и все умные люди говорят, что строиться на этом месте нельзя. У нас такие ветра, каких нигде на земле нет. Тут до большевиков, думаете, не пробовали, не строились? А как до лета, до ветров, дойдет, от одного уголька или от папироски... самому хозяину только впору ноги унести!

Аграфена Ивановна взбудоражилась, с размаху, от доброго сердца, нахлестала гостям еще по стакану, себе в рюмочку.

- Дак оно пущай погорит, - согласился Журкин, - нам бы только до лета на кусок заработать да ребят окопировать. Набедовались мы больно... - и всхлипнул от пьяной ласковости, - тетя Груня!

Пришло время сказать и Петру. Он деловито ощерился, послал перед собой пронзительный, соображающий взгляд: все для нее, для Дуси.

- Нам от этих сумбурных обстоятельств, скажу, даже гораздо легче. Вот вы, Аграфена Ивановна, сами загодя от беды ускреблись. - Петр пустил долгий, загадочный молчок, настукивая пальцем по столу; от этого молчка и хозяйка и гробовщик съеженно притихли. - А есть тоже которые вашего класса, но жили по сие время открыто, имея надежду... Теперь их с ненавистью преследуют, изгоняют из родных мест, притом с волчьим билетом. Им в сумбуре можно сызнова себе фамилию заработать. А которые, может быть, имеют и свои особые точки... Эх, Аграфена Ивановна! И в тайгу и в тундру нас с Мишей кидало нигде не сгибли. Мы жить хотим, Аграфена Ивановна, и жить будем!