Люди из захолустья - Страница 25

Из сумерек выполыхивала Самара окраинными огоньками, гремели мосты.

Портной вздыхал, утирал пот, - несмотря на благородные, с зеркальными застежками, чемоданчики, несмотря на достатки и солидность свою, и он робел, видать, перед этой ночной необъятной чужбиной, где - заново жить. Старуха, ворча добродушно, пыхтела над нескладным своим узлом, из которого, как кромешные, выпадали всё валенки.

- Вот мамаше фарт: сейчас на кухню приедет, в самое тепло,- от безделья словоохотился Петр. - Значит, хозяева-то сочувствуют дочке, если и тебя жить пускают?

- Да она не у хозяев, сынок, она... Хозяева-то партейные, учиться ее потом определили. Должность-то ее я не выговорю, вот тут записано...

По записке должность значилась: "Аспирантка". Тут уж старуха могла объяснить Петру, что это - вроде профессора.

- Кто-о?

Портной почтительно удивился:

- Ого, на профессора вышла!

И Журкин тоже поглядел на старуху, непримечательную до сих пор, с тоскливым вниманием. Петр, однако, язвительно хмыкнул, - нет, он не мог допустить при себе ничьего превосходства.

- В вузе дочь-то училась? - спросил он.

Старуха сердито наклонилась к узлу, будто не слыша.

- Ну да, - сказал Петр, - раньше назывался университет, и в них учились студенты. А теперь заместо них стали вузы, и ученики в них называются курсанты. И профессора эдакие же... Это вроде как советский чайник: называется - чайник, а в него один раз кипятку нальешь - глядь, дудочка отвалилась!

- Правильно, - поддержал портной, - продукция кругом ни к черту стала.

Но Журкин мимо ушей пропустил Петровы смешки, не веря уж им. Да, для других, для новых людей время подошло, и они юркают в нем, как рыбы в воде, хватают свое счастье. А тут уж не до счастья - поскитался за ним в жизни довольно; только бы не пропасть, промаяться как-нибудь тяжелые эти годы...

И опять потемки тухлого вагона. Проводник свечей не зажигал, ясно экономил себе в карман. Народ с багажом галдел в проходе, готовый ринуться. Бухгалтер проснулся, свесил вниз разбухшую в сумерках голову.

- Самара, что ль, отец?

- Самара, - оживляясь, ответил стекольщик.

- Поди-ка сюда.

И принялись бормотать вполголоса. Портной на ходу уже, проталкивая вперед себя чемоданы, пояснил Петру:

- Опять за литром налаживает.

Петр, нахлобучив малахай, двинулся за пассажирами к выходу, сказал, что подышать воздухом. Перекинув суму через плечо, исчез и задумавший кое-что, посмелевший Тишка, попросив Журкина покараулить местечко. Вагон сразу проморозило холодком, слышно стало, как на платформе у ступенек ропщет сбившийся в кучу народ, горбатый от сундучков, сейчас ворвется... Журкин отодвинулся в темный угол, развязал мешок, - давно проголодался, только ждал минуты, когда уйдет Петр. Не делиться же с ним каждый раз! Вынул давешнюю лепешку, потом кусок мяса, по-домашнему завернутый заботливой Полей в тряпицу. Мясо следовало бы немного посолить, и соль где-то была положена, но Журкин спешил, - как бы не вернулся Петр! Закрывшись мешком, начал рвать зубами несоленое, прикусывал лепешкой, рвал торопливо, жевал, посасывал. Гремели и дрались по полкам, точно дьяволы, ворвавшиеся пассажиры.

Тишка сразу закатился вдоль темного, исхлестанного пургой поезда к вокзалу. На перроне висела морозная мгла, в которой расплывались огромные блины света; в свету, во мгле шатались человечьи тени. Паровозы стреляли паром по земле, истошно посвистывали в глубях ночи. Тишка шел по аду, по краешку беды. А что, если поезд вдруг дернет, уйдет без него?.. Он метнулся за какой-то тощей тенью, помахивающей чемоданчиком.

- Дядя, на билет не хватает... Вот ей-богу, прямо замерзну тут, и с утра не емши... Дай пятачок?

Голосил жалобно, умиленно, как делала это мать. Тень пошарила на ходу в кармане, сунула кругляш. Тишка отбежал тотчас. Фонари расплывчато сияли над этой сладкой охотой.

Гонялся за несколькими, но редкий оборачивался. Одна женщина дала гривенник.

Тишка подбодрился, обжадовел еще больше. За каким-то старичком в очках - старичок показался слабым, добреньким - канючил неотстанно до самого вокзала. На свету старичок вдруг обернулся и, сверкнув белыми огненными глазами, обрадованно цапнул Тишку за рукав.

- Пойдем, негодяй, в гупуу, теперь пойдем, пойдем, негодяй! - зачастил, обрадовавшись и задыхаясь, старичок.

- Пусти, деда! - взмолился Тишка, рванулся и не смог вырвать рукав из цепких пальцев.

Еще двое-трое каких-то остановились. "Пропадаю, а поезд-то, поезд..." Тишка хныкнул, дернулся, как рыба, еще раз - и вот ушел куда-то сквозь народ, к стенке припал - спрятаться, отдышаться. Нет уж, ну их ко псу и деньги-то!.. Среди входящих в вокзал спасительно мелькнул Петр. Тишка, озираясь, увязался поодаль за ним.

В коридоре Петр предъявил билет и потонул в одной из дверей вместе с прочими льющимися туда пассажирами. Тишка тоже вынул билет. За дверью светилось во всю глубину огромнейшее, парадное от ламп и от зеленых кустов помещение буфета. Обдало теплом и запахами всякой жареной еды. За клеенчатыми столами, насевшись рядами вплотную, люди лихорадочно ели, хлебали, натыкали вилками пищу. Петр, загадочно для Тишки, приостановился у одного из столов и не отрываясь читал газету.

За стеной тревогой ударил звонок, рыжий железнодорожник протяжно орал, торопя засидевшихся на поезд. Тишка трепыхнулся было, но остался. Петр уже очутился за столом. Тишка увидел перед ним тарелку с недоеденной пассажиром кашей и соусом из-под котлет. И хлеб остался... Все так же не отрываясь от газеты, Петр вылизывал с тарелки кусочком хлеба теплый соус, потом принялся за кашу. Слева еще полтарелки со щами освободилось; Петр и это подвинул к себе.